Несколько недель назад Кабинет министров назначил нового исполняющего обязанности главы Фонда госимущества (ФГИ). Им стал  "донецкий" — Виталий Трубаров.

Теперь он номинально является первым лицом Фонда. Также номинально, очевидно, он будет отвечать и за приватизацию. За ту самую масштабную приватизацию, которая стартует уже третий год и никак не может начаться.

В украинских реалиях глава Фонда госимущества мало что решает. Все ключевые решения по продаже крупных объектов принимаются первыми лицами государства, например, президентом.

Для Украины в этом нет, наверное, ничего странного, учитывая, что самые громкие приватизации, например, та же самая продажа "Кроворожстали" ArcelorMittal, происходила при активном участии президента и премьера.  

И при предыдущем главе ФГИ Игоре Билоуса большая часть важных решений принималась именно на Банковой, только для других целей. ЭП уже писала раньше, какую роль сыграли люди Петра Порошенка в провале продажи Одесского припортового завода, который должен был стать основным триггером предстоящей приватизации.

Кроме этого, до сих пор не выставлена на продажу компания "Центрэнерго", которая продолжает оставаться в сфере влияния "правой руки" президента — Игоря Кононенка. Хотя управляет генерацией как раз ФГИ.

Сам Трубаров настаивает на том, что кресло главы Фонда он получил без каких—либо договоренностей. Залог успеха, по его словам, в том, что он "фондовик".

В послужном списке Трубарова исключительно партийная и работа на госслужбе. С 2002 года он начал работать с должности специалиста 1—й категории в должности специалиста первой категории в Донецком региональном управлении Фонда. Уже в 2003 году он стал руководителем Донецкого регионального отделения. При президенте Викторе Ющенко он был уволен, после чего пошел работать в налоговые органы.

Вернулся в Фонд Трубаров в 2010 году, то есть, в тот момент, когда власть оказалась в руках "донецких". Тогда он стал первым замом Киевского регионального управления Фонда, после чего был назначен его руководителем. Связь с властью Януковича он также отрицает.

Интервью с Трубаровым проходило в его старом кабинете, он пока не спешит перебираться в кабинет главы Фонда. В небольшом кабинете Трубарова в глаза бросается собственный иконостас и обилие картин с церквями. Трубаров признается что он глубоко верующий человек.

Помимо этого он верит и в успешную приватизацию. Впрочем как и его предшественники, у которых мало что получилось. При этом Трубаров настаивает, что у него есть уверенность в том, что грядет "большая и прозрачная приватизация". Почему так – и.о. рассказал в своем первом интервью журналистам ЭП.

—Насколько назначение было для вас ожидаемым?

— Это было абсолютно неожиданно. Есть вещи, которые происходят в нашей жизни,  абсолютно спонтанно, которых мы не ждем.

— Вы хотите сказать, что лишь багаж достижений внутри Фонда привел вас к и.о?  Вы не говорили предварительно ни с президентом, ни с премьером, или может с ключевыми политическими силами в парламенте? 

— В начале июля мне позвонили знакомые депутаты из разных политических сил и сказали: "Тебе известно, что твоя кандидатура обговаривается на пост главы Фонда?" "Нет впервые слышу".

Потом я участвовал в разнообразных комиссиях, связанных с Нацрадой реформ в Кабмине. Я общаюсь с советниками премьер-министра по вопросам приватизации. После такого месседжа я на какие-то вещи, как чиновник, начал по-другому смотреть. Я увидел, что наши совещания начали приобретать немного другой характер.

Они со мной начали разговаривать с точки зрения того, что им интересно мое мнение. Меня начали больше замечать, что вероятно стало следствием этого назначения.

Эту ситуацию я не могу назвать везением. Но могу объяснить это только так: я сам считаю, и другие меня считают профессионалом и у меня нет прямых отношений с людьми, которые находятся наверху бизнес-олимпа или политикума. Наверное, поэтому решили это дело доверить мне.

После всех этих слухов в августе-сентябре "смотри, ты в активном обсуждении" у меня была другая мысль — есть один человек, берут второго человека, поднимают искусственно, они начинают между собой бороться и съедать друг друга, а потом на финишной прямой появляется третий. Я искренне считал, что разыгрывается вот такой сценарий.

— Кого должны были столкнуть лбами с вами, по вашему мнению?

— Я же опять с точки зрения чиновника, не хотел бы бросаться фамилиями, но есть 1-2 человека внутри нашей системы.

— Это ключевые какие-то фигуры? Они работают в Фонде?

— Да, люди, которые бы хотели попасть в фонд. Я искренне считал, что это политическая игра. Есть люди, которые работают сейчас, есть люди, которые хотели бы вернуться в эту активную среду.

— Возвращаясь к политической подоплеке. Во времена Билоуса чаще, чем его фамилия, звучала фамилия Державина (Владимир Державин, заместитель главы ФГИ — ЭП). Как бы не говорил Игорь Кононенко, что его образ излишне демонизируют, но это человек, который работал на него, получил не самую последнюю должность в ФГИ. Насколько вам комфортно будет работать с человеком, который является человеком друга президента? Не он ли будет диктовать...

— С другом президента я вижусь только по телевизору. Поэтому комментировать вещи, которые были раньше, с вашего позволения я не буду. Во-впервых, это неправильно. Во-вторых, я не находился в прямом информационном пространстве.

Я не знал и не видел, что происходило за кадром в момент принятия решений. Я как фондовик всегда смотрю на работу с точки зрения ее выполнения.

Державин сегодня на своем месте. Вот мы говорим, что есть скандалы, какие—то вещи, связанные с фондом, там приватизация, там дешево, там не тому отдали, там есть какие-то проблемы. Державин ведет корпоративный блок. Скандалов в его блоке никаких нет.

— С этим можно поспорить, но мы еще вернемся к этому вопросу.

— Если мы говорим о функционировании системы фонда, о персоналиях, которые работают в фонде, то я сегодня констатирую факт — люди, которые работают в руководстве, это фондовики, они на своих местах. У меня нет какого-то дискомфорта во взаимопонимании.

— Ваши предшественники, начиная, говорили то же самое: нет никакой политической крыши, они настроены работать и здесь все будет по-другому. Но потом, как, например, вашему предшественнику Игорю Билоусу, им приходится оправдываться за окружение президента или Арсения Яценюка.

— Я вам расскажу о моем восприятии той ситуации. У меня с Билоусом был личный разговор. В начале, середине и конце пути его здесь. У каждого из нас есть свой багаж — хороший, плохой, положительный, отрицательный, но он есть. Что-то формируем мы сами, что-то формируют за нас.

Билоус пришел в фонд после работы в ГФС. Соответственно он пришел с определенным и багажом, и шлейфом всего того, что было до того. Повлиять или каким-то образом что-то исправить, наверное, он не мог, наверное, никто уже не мог. Какая-то данность тех событий тем людям, которые участвовали во всех этих нюансах и решениях.

Наверное, он каким-то образом готовился, его приход в фонд — это же тоже заранее проговаривали. Он себе как-то выстраивал свои первые шаги, что он будет делать, а что нет. Почему я всегда говорю о том, что в фонде должны работать фондовики или по крайней мере к фондовикам надо прислушиваться? Он пришел в организацию, в жизнедеятельности которой он не разбирался, у него не было собственного опыта.

Он подтянул к себе тех людей, которые  раньше работали в системе фонда, людей, которые помогали ему выстраивать отношения и коммуникации в налоговой системе. Но ему надо было тратить время на то, чтобы понять, как этот механизм работает. В начале он, на мой взгляд, сделал несколько... ошибками это не назовешь.  Он не успел вовремя, в короткий период времени построить эту ситуацию под себя, поэтому он тратил потом много времени на то, чтобы заглаживать конфликтные ситуации, которые потом возникали в процессе работы.

Он как человек очень порядочный и не конфликтный. А иногда надо принимать решения, которые кому-то не будут нравиться, или принимать решения, которые будут бить по чьим-то судьбам, интересам. А он пытался заглаживать ситуацию и выруливать каким-то образом, что в принципе, как мне кажется, ему в итоге не удалось, из-за чего он и пострадал.

— Вы же можете оказаться на его месте. Тем более вы начинаете с таких громких заявлений, как продажа Одесского припортового завода до конца года.

—  Я абсолютный практик.  Я готов работать. Если все говорят "давайте работать", я говорю — "давайте". Только  давайте говорить друг другу правду и говорить ее вслух. Потому что до тех пор, пока мы это не сделаем, мы не сможем продвигаться вперед.

У меня есть материалы, которые я готовил. Что такое говорить правду в глазах ФГИ? Говорить правду — это то, что на сегодняшний момент мы говорим о том, что для ФГИ является основным документом, на основании которого мы говорим о приватизации. Это 271 постановление Кабмина, которое включило 389 предприятий, которые мы должны приватизировать.

Что происходит? Все говорят "вот, фонду передали почти 400 предприятий", вот мы должны давать деньги в бюджет. "Но фонд ничего не делает".

Фото ФГИ 

— Вы говорите о недавнем высказывании премьер-министра по поводу неудовлетворительной работы Фонда?

— Минуточку, у нас все ходы записаны. 389 предприятий нам переданы. Но из них 236 мы не можем приватизировать. Почему? Потому что 105 из них находятся в законе о запрете к приватизации. Закон еще не изменен, а 131 — министерствами не переданы фонду. Есть одно большое заблуждение, в котором, на мой взгляд, на 95% находятся жители нашей страны. Все искренне считают, что ФГИ владеет государственным имуществом.

— Вы управляете госпредприятиями.

— Мы управляем только теми, которые нам переданы, это небольшие цифры. Все находится в министерствах и у балансодержателей, у прямого предприятия. Есть перечень госструктур, которые нам должны передать, и перечень объектов, которые там должны быть. На сегодняшний момент только 11% переданы в фонд.

Возвращаемся к работе, нас вроде бы обвиняют в плохой работе фонда. У фонда все как раз как часики. Мы отрабатываем весь документооборот как часы. Потому что это наша функция. Во-вторых, мы зарегламентированы другими нормативными документами. Если мы этого не будем делать, то с нас соответствующие органы не слезут и будут нас обвинять в совершенно других вещах. Но против этих цифр не попрешь.

Оставшиеся 153 предприятия, которые есть. Мы выставляем их по 10-15 раз на аукцион. Они не продаются. Это неликвиды. 64 неликвида. Мы выставляем. Там, где у нас нет контрольных функций. 89 — там, где по документам мы вроде контролируем, но из них 45 имеют отрицательный баланс, 44 — по документам прибыльны, но у них долгов от 50 до 100% от их уставного фонда.

Это к тому, почему на нас сыплются шишки, а у нас не было раньше возможности отбиваться, потому что была политика "давайте не будем с ними ссориться, не будем говорить".

Я собрал свой аппарат и сказал: "У нас, у фонда и меня лично, сейчас есть уникальная возможность. У меня нет обязательств ни перед кем. Я готов говорить правду и выстраивать машину так, как надо". Поэтому на раде реформ при президенте я официально это все дело объявил.

— Недавно Гройсман сказал о приватизации, что ему нужны институциональные инвесторы, нужна прозрачная процедура приватизации. Готовы ли вы взять на себя ответственность, провести приватизацию именно таким образом? Прозрачно отбиться от интересов разных политических групп? Вы ведь знаете, что они будут.

— За всю историю приватизации наконец-то появился первый шанс для фондовских работников быть востребованными с точки зрения профессионализма. Я не знаю, с помощью иностранных наших партнеров или той экономической ситуации в стране, но мое видение ситуации — наконец-то все начали объединяться и, по крайней мере, пришли к единому знаменателю о том, что это нужно.

— С чем связан такой оптимизм?

— Почему у меня есть уверенность, что все получится? Закон, который сейчас будет рассматриваться, убирает очень многие спорные моменты, которые были раньше, или моменты, по которым можно было вилять, уходить.

— Речь о новом законе "О приватизации"?

— Да, новая процедура будет понятна нам как приватизатору, она будет понятна другим органам власти, которые будут участниками в согласовательных вещах, здесь больше роль Кабинета министров. Этот закон будет понятен людям, назовем их всех инвесторами, которые забирают у государства какие-либо объекты, приходят туда с инвестициями — маленькими, большими.

Там будет все понятно. Когда этот закон начнет реализовываться, уже ни у кого не будет возможности сказать "давайте не будем, давайте подождем или давайте не так, а вот так". Там все четко прописано.

Второй момент, который мне очень понравился — наконец-то мы пришли к тому, что начали говорить о цифрах и вещах правду. Говорить так, как оно есть. Я не вдаюсь в вопросы принятия решений или почему было то или не то. Есть вещи объективные. У нас есть зона  АТО, АР Крым и есть наши предприятия, которые есть. Мы их временно отделяем, потому что сейчас они объективно не могут участвовать в этих процессах.

Мы говорим о том, что государство должно оставить за собой те объекты, инфраструктурные, которые отвечают за его экономическую, национальную безопасность. Эти предприятия определены. Я не могу комментировать, почему эти предприятия или почему в этот список не вошло какое-то другое предприятие. Есть люди, которые этот вопрос прорабатывали, они приняли для себя на уровне Кабмина такое решение. Я думаю, что это правильно.

Потом мы много говорили о том, что необходимо искать другие формы взаимоотношений с нашими инвесторами, помимо приватизационных процессов, и один из путей — это концессия. Определен перечень объектов, достаточно большой, которым необходимо пойти по пути концессии. Это не зона ответственно ФГИ, но как чиновник я понимаю, что по этому пути тоже нужно идти, это общепринятый в мировом экономическом пространстве путь, который дает возможность привлекать инвесторов. Им понятны правила игры, и они готовы сюда приходить и играть.

И есть два момента, которые меня как организатора очень сильно беспокоят и радуют. Меня беспокоит момент, что на сегодня, я кстати говорил об этом на Нацраде реформ — сегодня 1255 предприятий идут на ликвидацию. О чем говорит эта колонка? Это говорит о том, что государство...

— Это говорит о том, что государство — неэффективный собственник и никогда им не будет.

— Красивая и деликатная форма, которую вы озвучили, подтверждает это дело. По-мужски мы бы выразились по-другому. Есть другой очень большой список — 893 объекта, которые готовы пойти на приватизацию. Главное, чтобы после принятия этого решения (принятие Радой законопроектов о приватизации и триаже — ЭП) пошла работа и эти 893 объекта передали фонду для работы. Если мы это не сделаем, то эти 893 куда перекочуют? В ликвидацию.

Я сказал это на Нацраде реформ и я это говорил на совещании, которое было у премьер—министра. Наша главная задача — чтобы не перекочевало.

— Когда Минэкономразвития был Айварас Абромавичус, было реальное впечатление, что хотят избавиться от госсобственности. Когда он ушел, процесс затормозился. У вас есть уверенность, что вам эти объекты передадут?

— Вы абсолютно правы и в вопросе, и в догадках. При этом Минэкономразвития — самый большой должник перед нами. Самый большой должник. Я не готов комментировать деятельность бывшего министра, что ему удалось, а что не удалось. Но, наверное, где-то ударить кулаком по столу тоже нужно было. Вы же понимаете, насколько на среднем звене все там повязано. Сейчас все по-прежнему тормозится на уровне документов.

— О каких документах вы говорите?

— Мы перед приватизацией должны получать не простые согласования от профильных министерств для Кабмина, а мы должны получать условия, кроме ценообразования, которые мы должны включить в аукцион или конкурс при приватизации.

Когда мы делаем засылку документов, то мы рассчитываем, что их обработают за 20-30 дней и мы получим ответ. Средняя задержка по документам 80 дней! Это о чем говорит? О том, что на уровне среднего звена идет замедление процесса.

Вы задали мне конкретный вопрос по Минэкономики. Министр много чего говорил вслух, но эти же цифры появились не вчера и не сегодня. Они же были при нем. 271 постановление было принято в 2015 году. И с 2015 года статистика практически не изменилась.

— Давайте вернемся к предприятиям, которые уже переданы в Фонд. По поводу ОПЗ. Вы реально верите, что его можно будет продать до конца года?

— Я верю, что мы выйдем на финишную прямую. Возможно, первые мои комментарии были неправильно восприняты. На прошлой недели на заводе закончилась предприватизационная инвентаризация и оценочная фирма,  которою мы отобрали, в сентябре приступила к работе. Оценочная фирма с именем, это не новички, в оценочном мире они имеют опыт работы на крупных объектах.

Мы организовали работу таким образом, что то, что происходило раньше в течение 4-5 месяцев, то мы сейчас это все в два раза сужаем. Уже есть технические наработки. В итоге мы до конца года получим уже утвержденную оценку и до конца года мы сможем вытолкнуть это предприятие на финишную прямую. Мы сможем сказать миру, о каких цифрах идет речь. Мы сможем общаться с покупателями...

— Они еще есть, те покупатели?

— У меня еще такой информации нет, но поскольку все говорят об ОПЗ, то я думаю, что, наверное, круг интересантов, который был раньше, останется. Возможно, добавятся еще какие-то фирмы — индусы, возможно, еще кто-то. Но думаю, что глобальных новых игроков мы не увидим. Это специфический объект. Поэтому ждать какого-то имени, названия вряд-ли стоит.

Читай также

Приватизация ОПЗ. Не делайте из нас идиотов

Не допустить банкротства ОПЗ

— Предприятие переживет зиму? Сейчас много говорят о том, что оно может оказаться в критическом состоянии после перезимовки.

— Он сейчас не работает. Но возвращаясь к заму Державину, который курирует корпоративный сектор, то он сейчас находится в переговорах с хозяйственными субъектами по работе этого предприятия по давальческой схеме.

— То есть одни ушли, другие...

— Я сейчас не могу удержать в голове такой объем информации по названиям, я знаю по факту и не могу сказать это те или другие. Но переговоры по работе ОПЗ по давальческим вариантам сейчас рассматриваются. Я не могу сказать, что они финишируют на следующей неделе или через две, но они сейчас рассматриваются и находятся в активной фазе. Мы над этим вопросом работаем.

—  Вы рассчитываете войти в зиму с тем, чтобы завод работал?

— Да. Мы же говорим не только о крупном предприятии, которое выполняет свои функции. Есть же еще город Южный. Это завязано еще с этим. Мы говорим о том, что есть опасность социальных моментов и волнений, чего мне уж точно не хотелось бы.

— Что с долгом Фирташа?

—  Долг Фирташа есть.

— Сколько он сейчас составляет?

— 200 с чем-то миллионов долларов. Это с учетом всего. Он есть. Его на сегодня физически уже никуда не денешь.

— Если говорить о второй волне продажи большой энергетики, контрольных пакетов, то это Николаев, Харьков, Хмельницкий, Черкассы, Запорожье и Чернобыль. Когда можно будет запустить продажу этих пакетов?

— Мы будем делать это после принятия закона. Закон регламентирует порядок. Я думаю, что это будет в ближайшие 2-3 сессионные недели. Почему-то у меня есть такая уверенность.

Во-вторых, в самом законе есть регламентирующие вещи с тем, что крупные объекты, когда мы говорим о большой приватизации, проходят с привлечением советников. Соответственно по этим объектам будут привлекаться советники, это будут международные организации.

Например, как мы сейчас отбирали советника по приватизации "Центрэнерго". Там победителем по конкурсу стал Ernst&Young, польский филиал. Точно так же мы будем проводить вместе с Кабинетом министров отбор этих советников.

В рабочем варианте есть пока только один момент. Может быть он действительно будет реализован, чтобы не распылять средства, силы, чтобы не выстраивать отдельные коммуникации со многими контрагентами — мы отберем одного советника на всех, на весь пул и соответственно этот советник будет проводить мероприятия с точки зрения анализа работы предприятия, формирования какого-либо стартового предложения по цене, каких-либо дополнительных функций, связанных с каждым объектом.

Поэтому это действительно будет приватизировано, сам фонд к этому готов. Мне как приватизатору не всегда приятно слышать, что, как правило, после каждой продажи нас обвиняют в том, что мы что-то "затихорили" или сделали искусственные вещи. Тут будут мировые известные имена.

— Ваши коллеги неофициально показывали список, где было 15 международных компаний. Этот список увеличился? Есть ли интерес этих 15 компаний?

— У меня нет информации о том, что те компании, которые хотели, интересовались, отказываются от данного сотрудничества. Я не могу сказать, что все те компании обновили свое желание и возможность, но точно у меня нет информации о том, что они отказываются.

фото фги

— Когда стоит продавать эти объекты — до введения RAB-тарифов или после? Что вы думаете по этому поводу? Не станет ли вопрос введения RAB-тарифов, который вызвал такой резонанс, помехой для проведения конкурса?

— С точки зрения самой продажи, процесса продаж, введение RAB-тарифа на приватизационные процессы никак не влияет.

— Как? А разве стоимость актива не увеличится, его же по другой цене в таком случае выставлять?

— Я говорю с точки зрения процесса приватизации, организации приватизационного процесса и его реализации — тут никак не влияет. Соответственно, какое решение будет принято Кабмином, такое мы и будем выполнять.

Действительно, при введении RAB-тарифа оценка стоимости компании может увеличиваться. По моим данным, все идет к тому, что все-таки продажи будут осуществляться после введения.

— Тот же "Центрэнерго" — еще один проблемный объект, по которому затягивается приватизация. Насколько реальны перспективы, что они в ближайшем времени смогут быть приватизированы?

— По "Центрэнерго" мы тоже выходим на финишную прямую. Отобран советник, компания в рабочем порядке уже проводит определенные подготовительные действия с самим объектом. Данный проект отбора находится на согласовании в Минюсте. Мы отбрали. Надо, чтобы Кабмин утвердил. Мы ждем в ближайшее время согласования со стороны Кабмина по "Центрэнерго".

Опять же фактически с учетом того, что есть процедура, я не могу сказать с погрешностью на две недели, как это все будет. Практическая продажа — это уже обозримый 2018 год. Если мы сейчас в конце сентября, начале октября начнем практическую деятельность, у советника будет несколько месяцев для проведения своей работы, то мы говорим, что мы к концу года выходим на понимание тех условий, при которых может продаваться данное предприятие.

Мы говорим о том, что мы потом с Кабмином должны собраться и принять решения управленческого характера — о практической приватизации, утвердить условия Кабмином. Похожая ситуация будет по всем остальным крупным объектам.

— Возвращаясь к "Центрэнерго": как его продавать, если там есть долг и процедура банкротства. Вопрос уже давно не решается.

— Банкротства не будет. Под руководством Фонда удалось значительно улучшить финансовые показатели предприятия, плюс поставка угля из Штатов и те контракты, которые есть, дают возможность предприятию нормально войти в осень.

Это дает нам всем уверенность, что осень и зиму мы перейдем, что хозяйственная деятельность самого предприятия выйдет на тот уровень, который позволит ему уйти от процедуры банкротства.

На второй квартал 2017 года с 1,5 млрд гривен просроченой задолженности не погашено около 300 млн гривень, по которым идет реструктуризация.

— Как предприятие, которое оперирует такими миллиардными оборотами, не сумело закрыть долг на 70 млн грн?

— Безусловно, не то, чтобы это вопрос Державина (отвечает за корпоративное управление, — ЭП), я тоже буду готов это прокомментировать, но позже. Не могу сказать 70 млн грн — это много или мало, или о причине возникновения этого долга.

— Может быть причина в том, что ценой "копеечного" долга уже строятся искусственные барьеры для приватизации?

— Не уверен, что там есть какие-то дополнительные игры.

— Есть ли у нас шансы увидеть то, что Верховная Рада проголосует за нужные законопроекты и вообще могут ли попасть под приватизацию в ближайшие два-три года скандальные объекты, тот же "Укрспирт", например?

— Шанс очень большой. Даже не с точки зрения моего человеческого оптимизма, а с точки зрения тех сигналов, которые я вижу и получаю извне. Мы вопрос приватизации в стране подняли на достаточно высокий уровень. Об этом говорят взаимоотношения с нашими партнерами и МВФ. Если мы сейчас не займемся активной приватизацией, мы большинство объектов можем потерять. Все это понимают, все хотят получить какой-то результат.