"У нас не может быть какого-то армагеддона, что все разобьют и все потухнет". Глава ДТЭК об ударах по энергосистеме
10 октября в Киев прилетела "оптовая партия" российских ракет, одна из которых упала под окнами бизнес-центра 101 Tower. Стекло вылетело даже с самых высоких этажей, включая тот, на котором годами базировался центральный офис ДТЭК.
Однако руководство крупнейшей энергетической компании страны не пострадало: за считанные месяцы до инцидента компания переехала в другое помещение.
Новый офис не хуже предыдущего, но и здесь война буквально лезет в глаза: главная достопримечательность в окне кабинета руководителя ДТЭК Максима Тимченко – телебашня с черным пятном, которое появилось после ракетного удара в марте.
С другой стороны, донецкой энергетической группе к "пятнам" не привыкать.
Взять хотя бы период пикового владения админресурсом Ринатом Ахметовым, когда ДТЭК накачивалась активами. В мирное время это давало повод оппонентам олигарха наперегонки генерировать идею о "раскулачивании" группы.
Происходящее с ней сейчас не приходило в голову даже самому "кровожадному" визави дончан.
За последние две недели ДТЭК потеряла тысячи мегаватт мощностей. "Калибры", "кинжалы" и "шахеды", которые выпускает Россия, были направлены на выведение из строя тепловой генерации Украины, где и сконцентрированы основные интересы Ахметова.
Несмотря на существенные потери, точки невозврата ДТЭК еще не прошла.
Тимченко говорит, что в большинстве случаев основные разрушения произошли на так называемых пристанционных узлах – сложной инфраструктуре, которая связывает генерацию и потребителей.
Восстановить ее непросто, но возможно. Однако кто будет этим заниматься в условиях, когда Россия продолжает ракетные обстрелы?
Герой интервью это хорошо понимает, но во время разговора излучает сдержанный оптимизм. На каком-то этапе дискуссии даже кажется, что Тимченко намеренно дезинформирует.
Даже если это так, то у него нет другого выбора: если ДТЭК не уничтожат российские ракеты, то за них это сделают внешние кредиторы группы, как никогда понимающие, что платежеспособность их должника висит на волоске.
О состоянии энергосистемы, последствиях и целях российских ударов
– Если оценивать всю энергосистему, то сколько мощностей было до ударов 10 октября в стране, и сколько осталось сейчас?
– Нужно понимать, что такое осталось "мощностей" и что такое "доступных мощностей". Эти удары наносят не по генерирующим мощностям, чтобы мы не могли производить электроэнергию, а по системам связи с энергосистемой Украины.
Бьют по открытым распределительным устройствам, по трансформаторам, переключателям, чтобы станцию, которая может производить электроэнергию, было невозможно соединить с объединенной энергосистемой. То есть, ключевые цели – это трансформаторные высоковольтные подстанции "Укрэнерго" и оборудование выдачи мощности на тепловых электростанциях.
В чем тактика? У нас с советских времен построены объединенные энергосистемы – если пропадает где-то одна генерация, ее подхватывает другая. То есть, все закольцовано и мы работаем в единой системе. В советские времена строилась схема энергосистемы, где все настроено под подобные события, которые происходят сегодня.
Думаю, российских военных консультируют их энергетики и они объясняют, как нанести максимальный вред энергосистеме.
Когда разбивают узловые подстанции "Укрэнерго" на 750 киловатт, которые связывают регионы, где находится генерация, а ключевые это атомные станции, то в одном регионе получается профицит, а в другом дефицит. Они и били по этим подстанциям, причем ударили и в понедельник, и во вторник. Вчера утром (13 жовтня.– ЕП) они ударили, чтобы не было доступа электроэнергии к Киеву.
– Я сам объезжал места ударов 10 октября, и возле одной из ТЭЦ удар пришелся в стоящий рядом бизнес-центр. На левом берегу тоже попали не в ТЭЦ, а в здание рядом. Есть ощущение, что били именно по генерирующим мощностям.
– Правильно. Есть станция, машинный зал, в которых находятся турбины, генератор, где производится электроэнергия. Рядом открыты распределительные устройства. Вы наверное их видели – трансформаторы, много линий, большое строение.
То есть, они бьют не по генерации, не по станции, где производится электроэнергия, а по выдаче мощности – по открытым распредустройствам.
– То есть в случае с ТЭЦ-5 и ТЭЦ-6 так и получилось? Разбиты именно подстанции?
– Да. Разбиты открытые распредустройства. Они бьют по той инфраструктуре, которая позволяет, как я вам сказал, выдавать мощность.
– Какая долгосрочная цель этих ударов?
– Логика на поверхности. Российская армия, о которой раньше много говорили, не существует как профессиональная армия, идут тотальные поражения на линии фронта. Учитывая это, они бьют в тыл, чтобы создать максимум проблем как гражданскому населению, подрывая моральный дух, так и в военном плане с точки зрения подвоза оборудования. Без электроэнергии все останавливается.
Например, когда били по Днепропетровской области, где находятся наши шахты, то ударили по подстанции. Без электроэнергии останавливаются шахты, мы не производим уголь, и у нас не на чем работать ТЭС. Они разрушают инфраструктуру, чтобы тыл не мог нормально функционировать и, соответственно, обеспечивать линию фронта.
– Если возвращаться к исходному вопросу, то сколько в мегаваттах или в процентах от общего числа мощностей выведено из строя?
– С точки зрения генерации, у нас есть разрушенные и оккупированные истории. Самый большой удар по мощности – это Запорожская атомная электростанция. Сегодня не доступны 6 тысяч мегаватт. Это самая сложная ситуация.
С точки зрения наших тепловых электростанций: мы потеряли Углегорскую станцию, и Луганскую, и Запорожскую ТЭС, которая рядом с Запорожской АЭС. Три тепловых электростанции и одна атомная находятся на временно оккупированных территориях и не могут для страны производить электроэнергию. Это, во-первых.
Во-вторых, с точки зрения выдачи мощности сегодня не может работать Ладыжинская станция в Винницкой области, куда тоже на этой неделе были нанесены удары. Мы работам, надеемся ее вернуть к жизни. Остальные теплоэлектростанции работают.
– Это около 10 тысяч мегаватт.
– Да. 6 тысяч – Запорожская атомная, Углегорская и Запорожская – по 1200 каждая. Все вместе до 10 тысяч мегаватт из 50 тысяч мегаватт. В целом в стране около 52 тысяч мегаватт.
– Когда министр или министерство говорит, что из строя вышло 30% энергетики можно ли сказать, что это дезинформация?
– Я точно не хочу оспаривать утверждение министра. Тут по-разному можно понимать. Выведено из строя с точки зрения того, что мы соединения потеряли – в этом плане корректно. То есть, если у нас нет соединений с генерирующими станциями, о чем я говорил, то мы потеряли 30% мощности с точки зрения выдачи потребителю.
Почему были веерные отключения? Потому что мощность, которую можно произвести, мы не можем выдать в сеть. В этом плане, наверное, он был прав. С точки зрения наличия мощностей в работоспособном состоянии картину я вам обрисовал.
– А сколько утрачено безвозвратно? То есть разбиты так, что станцию надо восстанавливать с нуля.
– Есть ТЭЦ, надо проверить эту информацию, в Суммах и в Чернигове, которые еще в начале войны сильно повредили. Но ТЭЦ определяющие только в том регионе, где находятся и с точки зрения тепла и горячей воды, но не определяющие с точки зрения энергосистемы Украины.
Для понимания цифр. У нас сейчас нагрузка 11 тысяч мегаватт. То есть при общей производительности в 50 тысяч мегаватт, даже отняв 10 тысяч, имеем 40 тысяч мегаватт. При потребности энергосистемы в 11 тысяч мегаватт.
– Это в пике или среднее число?
– Это среднее. В пике может подниматься еще на 2 тысячи мегаватт. Собственных мощностей в Украине достаточно. История остановки экспорта связана с тем, что нам нужно экономить уголь, газ, и те мощности, которые есть, поэтому мы не готовы стабильно экспортировать электроэнергию.
Собственных мощностей внутри Украины для прохождения зимы и для нормальной работы достаточно. Проблема – это удары по инфраструктуре, которая позволяет давать эту мощность.
– Когда заработает Бурштынская станция и возобновится экспорт электроэнергии?
– Экспорт не зависит от Бурштынской станции. После синхронизации с европейской энергетической системой Бурштынского энергоострова нет.
Это самая большая теплоэлектростанция. Важно ее защитить.
ЕП: Напередодні виходу інтерв'ю, вдень 19 жовтня, два енергетичних об'єкти "ДТЕК" потрапили під обстріли, один із постраждалих об'єктів – Бурштинська теплова електростанція.
– Усилилась ли защита генераций после того, что произошло на этой неделе?
– Не могу сказать, что у нас кто-то появился на станции. Нет. За эти дни мы еще раз провели ревизию критических объектов, и еще раз рассказали военным, что мы считаем важным защитить. Надеемся, будут приняты решения.
– Будет ли группа заниматься восстановлением станций до того момента, когда защита не усилится? Есть ли смысл в этом?
– Есть. Я убежден в этом. Нам нужно параллелить эти процессы. Мы не можем просто смотреть на ситуацию и не пытаться сделать все возможное, чтобы эта мощность была доступна. У нас ключевая проблема и это то, о чем я вчера говорил с иностранцами – оборудование. Производство автотрансформатора занимает 6-9 месяцев. У нас нет этих 6-9 месяцев. У нас и месяца нет.
Самое больное место – автотрансформаторы. Нам нужно активно искать б/у оборудование на угольных теплоэлектростанциях в Европе, которое мы можем снимать и перевозить сюда. Можно складывать какие-то временные схемы, но они не могут работать на постоянной основе.
– Понимаю, что вы не военный специалист, но все-таки спрошу: рассматриваете ли вы сценарий, когда все эти удары были лишь своеобразной разминкой? Могут же и два раза по 80 ракет запустить, и три раза. Есть какой-то план "В" или "С", что делать в таком случае?
– План "В" должен быть у военных. Мы можем сделать элементарные вещи для защиты оборудования. У нас есть так называемая программа "Бастион". По всем нашим электростанциям мы строим защитные сооружения, условно, бетонные блоки, которые огораживают трансформаторы от удара и осколков. Но если это прямое попадание, как я вам показал на фотографии, никакие блоки не помогут.
Мы понимаем время подлета, за которое наши люди спускаются в бомбоубежища. Мы можем только максимально возможно защитить свою инфраструктуру, защитить людей и быстро реагировать после удара.
– Вопрос технический, но важный. Если наши русские "друзья" разобьют мощности, а не выдачу мощностей, то энергосистема окажется без тепловой генерации. Способна ли в таком режиме работать атомная генерация?
– Во-первых, у нас есть "Укргидроэнерго". Важную роль балансировки играет гидроэлектростанция. Во-вторых, по тем линиям, по которым шел экспорт электроэнергии в ЕС может осуществляться и импорт. Соответственно, это тоже может играть определенную роль в балансировании мощностей.
Мы не прекращаем наш проект по установке батареи. Я об этом говорил – 20 мегаватт мы все-таки планируем привести и установить. Батарея эта тоже будет играть важную роль в балансировании. Пусть это не такой большой объем, но в этой ситуации он важен.
Поэтому, считаю, что у нас не может быть какого-то армагеддона, ситуации, что все разобьют и все потухнет. Я в этот сценарий не верил. Хотя я и в войну с Россией не верил. Все может быть, но исходя из того, как мы проявили себя и как проявила себя система с точки зрения устойчивости, у меня есть уверенность, что мы справимся с этими вызовами. Опять же, в связке с военными.
Я сильно полагаюсь на ПВО. Все-таки даже при такой массированной атаке больше 50% ракет сбили. Это определенные уроки для нас и для военных, как справляться с подобными ситуациями.
– Есть мнение, что разбиваться будет и инфраструктура по выдаче мощностей с атомной генерации и таким образом будут "тушиться" тысячи мегаватт. Правильно ли я понимаю, что если такой сценарий будет реализован, то мы имеем технические возможности и договоренности с Европой брать у них электроэнергию?
– Да. Во-первых, мой личный комментарий: у этих русских, может быть, все-таки хватит мозгов с их условно высокоточным оружием не бить по атомным станциям, потому что можно промазать и попасть в блок. Я надеюсь, что они не станут разбивать инфраструктуру атомных станций. Но исключать с этим безумием ничего нельзя.
Да, есть технические возможности, есть договоренности, есть финансовые моменты, и они еще обсуждаются, каким образом оплачивать электроэнергию. Вы же знаете, у нас она стоит в 4-5 раз дешевле, чем в Европе, а поставка будет, понятное дело, по европейским ценам.
– На днях видели сообщение от директора ДТЭК Днепровские электросети о том, где достать генераторы. Надо ли людям покупать электрогенераторы?
– Я бы не хотел вселять какое-то ложное спокойствие. Мы живем в высочайшей неопределенности. И, откровенно говоря, если есть возможность генератор купить, то лучше покупать. Если трезво смотреть на ситуацию, которая сейчас происходит, лучше иметь резервные мощности.
– По поводу освобожденных территорий. В освобожденном Изюме нет электричества и соответственно воды. Не знаю, ДТЭК ли там обеспечивает потребителей, но когда там появится электричество?
– Это регион Харьковской области. Мы там не работаем, это "Харьковоблэнерго" (кінцевий бенефіціар, Вадим Новинський, партнер Ріната Ахметова в металургійному бізнесі. - ЕП) . Хотя мы всем коллегам сказали, что готовы оказать помощь и оборудованием, и запчастями, и бригадами – пожалуйста, если надо, обращайтесь.
Нам два дня назад военные дали доступ к Лиману. Там будем восстанавливать энергоснабжение Донецкой области. По Харьковской области мы готовы подключаться, если будет на это запрос.
О потерях "ДТЭК", отношениях с кредиторами и реакции Ахметова на удары
– Что ощущает человек, Максим Тимченко, когда сейчас разрушается бизнес, который он строил 20 лет? Разрушается и в прямом, и в переносном смысле этого слова.
– Внутренняя устойчивость сформировалась в 2014-м году. То есть, к сожалению, уже есть опыт тех времен, когда все разрушалось – Зуевская теплоэлектростанция, предприятия угольной отрасли. У нас была самая крупная шахта, самая эффективная – "Комсомолец Донбасса" – первый актив ДТЭК, которым мы гордились, инвестировали, и на котором увеличили объем добычи до рекордных 4,5 миллионов тонн.
То же самое произошло и с "Ровеньки Антрацит", "Крымнерго". Все это "ушло", отрезали кусок жизни нашей. При чем из нашего дома в Донецке, где все начиналось.
Что мы сделали? Мы построили 800 мегаватт ветро- и солнечных станций. Мы запустили новые бизнесы, ритейл, трейдинг. Мы увеличили свои портфели, в "Одессаоблэнерго" и "Киевоблэнерго". И сегодня уже есть такая внутренняя злость и желание сделать максимум, чтобы сохранить, что есть. Сейчас я убежден, что ответы на разрушение или захваты наших предприятий будут новые – лучше, чем было до этого.
К разрушениям, понятное дело, отношусь с болью, также, как и все сотрудники компании. Но есть внутренний резистанс, устойчивость, который не позволяет опускать руки. Даже на фоне разрушений, мы, например, смотрим на то, чтобы строить ветростанцию. Несмотря на то, что вся наша ветровая генерация осталась на оккупированной территории.
Думаю это такая, украинская черта: вы больше на нас давите – мы больше будем давать сопротивление и будем делать больше.
– Может быть, это циничный вопрос – насколько то, о чем вы сейчас говорите, связано с тем, что у вас есть ответственность перед кредиторами. Если вы остановитесь с точки зрения развития, то кредиторы, наверное будут задавать вопросы.
– Если мы говорим о компании западного образца, то у руководителя есть ответственность перед всеми стейкхолдерами: акционеры, инвесторы, кредиторы, сотрудники и так далее. Сегодня мой приоритет – это ответственность перед сотрудниками и перед страной, в которой мы компания с критической инфраструктурой. Это абсолютный приоритет.
Я не могу на одну планку поставить ответственность перед энергосистемой и сотрудниками, и ответственность перед кредиторами. Нравится это кому-то или нет.
Это бизнес, в котором должны быть устойчивые связи, финансирование, и в котором нельзя жить только сегодняшним днем. И если ты потерял доверие кредиторов или инвесторов, то говорить о будущем развитии уже невозможно.
Самые сложные времена, я считаю, наступили в 2014-м году. Мы всегда корректно относились к кредиторам, объясняли им, и не использовали ситуацию, чтобы не платить или списывать долги, в том числе и сегодня.
Сегодня ни один из кредиторов или инвесторов не может предъявить компании претензии. Мало того, кредиторы могут быть благодарны компании, что в таких условиях мы обслуживаем долг, не объявляем дефолт, не списываем долги и не входим в реструктуризацию.ДТЭК полностью выполняет контрактные обязательства перед кредиторами.
– Сколько времени отделяет ДТЭК от дефолта?
– Мы с вами говорили об этом 6 или 7 месяцев назад. И я сегодня повторюсь – мы не планируем объявлять дефолт.
– Даже несмотря на эти удары?
– Каждый раз, когда меня спрашивают, что будет дальше я говорю – в данный момент ситуация вот такая. В данный момент, даже после этой недели, мы считаем, что нет оснований объявлять дефолт. У нас погашение долга и большие выплаты приходятся на 2024-2027 года. Сегодня мы говорим о наличии финансовых ресурсов для выплаты процентов. То есть, дефолт по процентах объявлять мы не планируем.
– Есть ли агрессивные кредиторы, которые, возможно, после этой недели инициируют процесс возврата денег?
– Подавляющее большинство относится с пониманием. Пока мы будем обслуживать долг и выполнять контрактные обязательства, нет никаких оснований у кредиторов возвращать долги или как-то некрасиво вести себя по отношению к компании. Сегодня мы – и компания, и Украина – в той ситуации, где нам нужна помощь от кредиторов, а не какие-то требования и агрессивные действия в отношении нас.
– Сколько с начала войны ДТЭК выплатил по долгам?
– Обслуживание долга выстроено следующим образом. Мы по банковским долгам и облигациям резервируем платежи на 6-12 месяцев вперед. То есть, на счетах западных банков мы должны держать деньги, которые, если нет поступлений из Украины, позволят обслуживать долг.
Мы получили разрешение от кредиторов не пополнять эти резервные счета и, соответственно, все платежи, которые сделаны в этом году, были сделаны с резервных счетов. Порядок цифр мне надо проверить, но если говорить о всей группе, то выплатили в районе 80 миллионов долларов.
– Новых кредитов не было?
– Нет.
– Была ли у вас встреча с Ринатом Ахметовым после ударов на этой неделе?
– Нет.
– И телефонного разговора?
– Был, конечно.
– Что он говорил об этом всем, кроме, очевидных вещей.
– Что он может говорить? Он полностью в курсе повреждений компании, что мы делаем, что нужно сделать, как быстро. В принципе, такие же вопросы: как сотрудники, как быстро можем вернуть оборудование в рабочее состояние, как это повлияло на объемы добычи угля, газа и на работу наших электростанций. Это общие вопросы о людях и техническом состоянии нашего бизнеса.
– Как бизнесмен он наверняка задает вопросы про деньги, и, соответственно, наверное, вам нужно было что-то в цифрах отвечать. Как вы оцениваете нанесенный ущерб в деньгах?
– Мы считали – около 400 миллионов гривен за эти три дня (10-11, 13 жовтня – ЕП).
– Это чистая механика? То есть без учета упущенной выгоды от реализации электроэнергии.
– Это исключительно восстановительная стоимость или необходимые затраты для того, чтобы восстановить оборудование.
– Согласны ли вы с тем, что эта война на годы? Если да, то, может быть, будете менять стратегию группы с точки зрения того, чтобы как минимум диверсифицировать свои бизнесы в другие страны европейского континента?
– У меня вчера был один человек на интервью – мы продолжаем брать людей на работу, причем, на важные позиции. И был вопрос. Он говорит: я смотрел вашу корпоративную стратегию 2030, что из нее поменялось? Мой ответ: из нее фундаментально ничего не поменялось.
Приоритет развития зеленой генерации остается. Мне очень важно было слышать от президента позицию, что в Украине необходимо создавать "зеленый хаб" для поставки электроэнергии в Европу и помогать Европе уйти от тотальной зависимости от российских энергоресурсов.
У нас есть все возможности для этого: и доступ к сети, и топография хорошая, и ветер, и солнце, и опыт. Соответственно, как мы говорили, что приоритетно будем строить зеленую генерацию, так мы и не отказываемся от этого.
В этой же стратегии мы говорили о нашем международном развитии. Тогда же были заложены первые планы по нашим инвестициям за рубеж. И, в соответствии с этой стратегией, мы это продолжаем. То есть, сегодня мы реализуем проекты по постройке ветро- и солнечных станций. Мы хотим в рамках этих проектов делать целую экосистему солнечных и ветростанций включительно с системами хранения энергии.
Об отношениях с властью, тарифах на электроэнергию и рисках для угольной отрасли
– У вас есть прямая связь с президентом?
– Нет. У меня лично – нет.
– Есть ли пробуксовки или задержки в решении каких-то важных вопросов, если отсутствуют коммуникаций с первыми лицами власти?
– Наверное, я бы лукавил, если бы говорил, что нет. Есть такие проблемы. Не думаю, что у президента есть возможности иметь прямые коммуникации с бизнесом, включая ДТЭК, поэтому это не является источником проблем.
Наверное, источником проблем является определенная степень недоверия к бизнесу даже во время войны. Хотя я считаю, что наша группа и наш акционер сделал максимум возможного, чтобы помогать военным, гражданским и в целом стране.
У нас могут быть разные взгляды с регулятором. На очевидные вещи. Я этого никогда не скрывал. Но мы являемся лицензиатом, у нас есть площадка, мы высказываем свои аргументы, доказываем. Право, и, самое главное, ответственность принимать решение остается у регулятора. И мы будем подчиняться любым решениям. Хотя уже есть решения, с которыми мы не согласны, или проекты решений, с которыми мы не согласны.
– Можете привести пример самых болезненных проблем, которые, по-вашему, не решаются?
– Цена на рынке для промышленных потребителей в 3-4 раза ниже чем в ЕС. Тут очень важно, чтобы не было непонимания. Есть население, для которого регулируемый тариф не меняется, и государство объявило, что для населения тариф не будет меняться.
Промышленность, особенно экспортеры, продают на тех рынках, где электроэнергия в 3-4 раза дороже, чем в Украине. Хорошо, не нужно приводить к ситуации как в Венгрии, где 300-400 евро за мегаватт/час, но и дальше не оставаться в ситуации 73 евро за мегаватт/час, который сегодня в Украине для промышленности. Здесь должен быть какой-то справедливый подход.
– Какой тариф вы считаете адекватным сегодня?
– Наши расчеты говорят, что по определению этот тариф не может быть ниже 100 евро за мегаватт/час. С теми инфляционными затратами лучше говорить даже не в евро, потому что мы зависим от курса. Мы считаем, что тариф сегодня в Украине должен быть не менее, чем 4,5 гривны, 4,5-5 гривен за киловатт/час вместо сегодняшних 3,20.
– Вы идете с этим в НКРЭ, а они отвечают что "сейчас не время"?
– Нет. НКРЭ объявило на следующей недели повышение так называемого "прайс-кэпа" (максимально допустима вартість електроенергії. – ЕП) с лимитами 3 гривны ночью и 6 гривен днем. В среднем это будет давать тариф где-то 4,20-4,30 гривны за киловатт/час. Мы согласны с этим подходом.
Только здесь приходит другая история: начинаются обсуждения, что при установлении новых "прайс-кэпов" часть, все или не все, я не знаю, должно изыматься от тепловой генерации. То есть, тепловая генерация, которая во всем мире, как самая дорогая технология угольной генерации является на рынке замыкающей.
Поэтому рынок формируется по цене тепловой генерации как самой дорогой по своей технологии. И при этом государство говорит – а мы у вас будем изымать часть денег. По моему мнению, это вообще экономический нонсенс, а с другой стороны, от этого повышения ничего для нас не поменяется.
То есть, якобы будет повышение, но все эти деньги заберет государство. Вот подобные решения неправильные. Мы в открытую об этом говорим.
Или оплата "зеленой" генерации, например. В начале войны 15-16% платили, сейчас оплата на уровне 60%, при наличии ресурсов для этого. Мы тоже говорим – ребята, вы не можете посылать такие сигналы инвесторам.
– То есть вы приходите в НКРЭ, и говорите: мы хотим тариф не менее 100 евро. Какой вы получаете ответ?
– Мы обосновываем экономически. Ответ: мы будем рассматривать, приходите на общественные слушания.
– Футбол?
– Нет. Я считаю, что наши материалы смотрят, аргументы слышат, аналитику нашу берут. Это не вот так вот – до свидания.
– 100 евро это себестоимость или 100 евро это с определенной прибылью?
– 100 евро это "в ноль". Как формируется цена тепловой генерации? Отправная точка – это уголь. Сегодня цена угля на рынке 4200 гривен за тону. Это 100 долларов. На хабах цена 270-300 долларов.
Я не поднимаю вопрос, что у нас цена на уголь в 2,5 раза меньше. Но хотя бы цену в 100 долларов может покрыть тариф? Чтобы покрыть эту цену в тарифе, он должен быть, как я вам сказал, где-то 4,30-4,50. Но это просто покрыть цену на уголь. А нужны какие-то ресурсы для восстановления.
Убытки тепловой генерации в этом году за 8 месяцев – 24 миллиарда гривень. Это цифры рассчитанные НКРЭ. Из-за того, что тариф не покрывает себестоимость. И понятное дело, нет ресурсов импортировать какой-то уголь.
– Есть нормы, где написано, что: генерация должна работать как минимум для покрытия своих расходов. Пользуясь этим пунктом, вы можете идти в суд и требовать компенсации убытков. Будете ли вы это делать? Может быть, в отложенном времени.
– Идти в суд, это не самый лучший путь разговора с государством.
Мы посмотрим, какая будет ситуация с принятием решения на следующей недели. Если ситуация не поменяется, или если тариф будет повышен, но весь эффект этого повышения заберут через ПСО то, конечно, мы придем и расскажем.
Наша аргументация какая? Угольная отрасль сегодня без ложной скромности держится на ДТЭК, на нашей добыче угля. Я об этом много раз говорил: мы инвестировали миллиарды долларов в то, чтобы у нас в стране был уголь. Вытягивать этот год, эту зиму будет атомная и угольная генерация.
Мало того, с учетом ситуации с Запорожской АЭС, мы считаем, что надо импортировать уголь и думать об импортных контрактах уже сейчас. Чтобы поддерживать сегодняшние темпы добычи угля, нужно инвестировать. Стоимость оборудования сегодня в Европе выросла в три раза.
Мы не можем полностью покрыть своими ресурсами оборудование или запчасти. Их надо покупать. Мы все эти выкладки даем. Соответственно, либо вы как-то по-своему считаете и думаете, что вам этого хватит, не слыша нас. Но тогда это отразится на объемах добычи угля.
Мы, по-моему, всем показали хорошей лакмусовой бумажкой "Добропольеуголь". Его вернули государству. Мы совершенно искренне думали, что оно выстроит вертикальную интеграцию с "Центрэнерго". В итоге объем добычи "Добропольеугля" перед войной сократился в три раза по сравнению с тем, как мы там добывали.
Это показатель того, как управляют государство и частный бизнес. Поэтому частный бизнес, наверное, заслуживает, чтобы его аргументы слышали.
Возвращаясь к нашей истории, у нас есть две вещи: если примут повышение, но эффект повышения будет изъят, это отразиться на объеме добычи угля. И все. Правильная ли это позиция, когда мы убиваем свой уголь по 100 долларов, чтобы покупать за границей по 270 долларов? На следующей неделе увидим.
– Вы говорите "будет изъят". Что имеется в виду?
– Речь о ПСО. Это означает, что, условно, регулятор говорит: вам хватит тарифа 3,40 гривны. А при поднятии "прайс-кэпов" на рынке цена стала 4,40. Гривну разницы и планируется изъять. Или 80% от этой гривны, или 50%.
Куда идут эти деньги? Эти деньги идут на финансирование "Энергоатома". Потому что сегодня "Энергоатом" несет нагрузку по финансированию тарифа населению в 1,68 гривны. И аргументация регулятора в том, что у "Энергоатома" недостаточно денег для финансирования низкого тарифа с учетом потери Запорожской атомной электростанции.
Наши же расчеты показывают, что при поднятии "прайс-кэпа" до этого уровня и при экономии ресурса, достаточно, и искусственное изъятие у тепловой генерации некорректно, оно не имеет никакого экономического смысла.
Мало того, в законе написано: если есть ПСО, то бюджет должен финансировать это ПСО. То есть, если у нас что-то изымается под ПСО, то бюджет должен это компенсировать, вот эту гривну, 50 копеек или 20. Поэтому логики во всей этой истории я не понимаю.
– Вы говорите, угольная генерация вся убыточная, по расчетам комиссии. То есть, ДТЭК убыточен?
– Давайте, ради справедливости, говорить про угольный бизнес. Когда мы говорим про убытки, мы говорим про тепловую генерацию.
Какой аргумент нам? Вы зарабатываете на угольном бизнесе – на "Павлоградугле". Наш ответ такой: убытки, расчетные, 20 миллиардов гривень по "ДТЭК Энерго", в котором и генерация, и уголь. В этих убытках 4 миллиарда – это прибыль в Павлограде. А еще 16 миллиардов? Общий баланс такой.
Поэтому мой ответ следующий: сегодня с точки зрения операционных затрат за прошедший период "Павлоградуголь" прибыльный, но с инфляцией 25-30%. В будущем мы говорим, что этой прибыли не будет.
Это все только по операционным расходам. Сюда надо еще добавить капитальные инвестиции в проходку (буріння – ЕП) и покупку оборудования, которое надо покупать за границей и привозить сюда.
Вот если этот весь баланс складывать, то цена должна быть 4,5-5 гривень.
Усі фото Дмитра Ларіна